1.5.

СЛЕДСТВИЕ И СУД: ЗНАКОМСТВО С КГБ.


Когда я писал листовки, я испытывал вдохновение и мне было понятно, что это мой звездный час. Листовки были готовы в моей голове в общих чертах со школы. (Текст листовок можно найти в разделе 2.) Напечатать их на машинке было просто. Всего я напечатал и распространил около 500 листовок. Когда меня все-таки поймали 28 ноября 1975, материальная сторона дела была ясна: не было вопросов, кто, где и как их печатал. Моим родным запомнился один момент. Когда кэгебэшники приехали с обыском на квартиру и увидели мои книги, один из них сказал: "Лучше бы он пил.

Самый тяжелый момент - когда за тобой первый раз с треском захлопывается дверь камеры. Еще тяжело, что нет общения с родными и друзьями, нет адвоката. Но человек привыкает. Излишне говорить, что дело велось КГБ. Меня содержали в камере, где кроме меня был еще только один человек - понятно кто, - который все время пытался разговаривать со мной о политике. Мне вменялась статья 70-я Уголовного кодекса РСФСР, антисоветская агитация и пропаганда.

Камнем преткновения, как ни странно, оказалось непризнание мною вины. Я ничего тогда не знал о том, что московские диссиденты почитали этот вопрос очень важным. Тем не менее, из каких-то общих соображений, мне не хотелось говорить, что я виноват. У меня было такое чувство, что на этом вопросе застопорилось все следствие. Мне упоминали срок в семь лет строгого режима с пятью годами ссылки. (Несколько лет спустя я узнал, что такую же цифру, "7 и 5", якобы назвал в кругу родственников глава Свердловского областного КГБ, Корнилов.) Я понял, что выйду 12 лет спустя, в 33 года. Это меня расстроило, но все же я продолжал держаться на своем, не признавая вины и не раскаиваясь.

Следователи коротали время, проезжаясь со мной по теории марксизма. Их явно поражало мое знание источников. Как-то на допрос пришел прокурор по надзору над КГБ Свердловской области. Он стал читать листовку о роли интеллигенции ("Вы должны осознать свою силу и свою роль"; см. 2.1.1, Комментарии к листовкам). Брови у него медленно поднимались и наконец он с негодованием бросил: "Это что за антисоветчина!" Следователь зашептал: "Это Ленин, Ленин".

В конце концов, через месяц следствия меня отправили на судебно-психиатрическую экспертизу, которая была обязательна для обвинений в особо-опасных государственных преступлениях (т.е. это было обязательно для 70-й статьи, антисоветской агитации и пропаганды).

На экспертизе главный врач больницы прямо сказал, что если я не признаю себя виновным, меня даже не выпустят в зал суда и отправят в психиатрическую больницу. Мне поведали другие заключенные (возможно, с подачи КГБ), что это будет психиатрическая тюрьма в Казани для особо опасных преступников, из которой не выходят. Они привели пример руководителя небольшой подпольной "партии", которого отправили туда из Свердловска незадолго до меня. Такая перспектива меня напугала и я согласился признать себя виновным. Надо сказать, что в свои 21 год я очень плохо представлял реальность тех или иных кар, которые могли меня ждать. Все это было покрыто секретностью в Советском Союзе вообще, а в Свердловской области, где действовал специальный режим КГБ, особенно.

Перед судом мне пообещали, что меня выпустят, если я напишу статью в газету о вредном влиянии западных радиостанций. Я поддался в тот момент обещаниям. Желание побыстрей выйти из тюрьмы было очень велико. Я считал, что я и так сделал достаточно своими листовками.

На суде мне дали полтора года с отбыванием срока в лагере особого режима (статья Уголовного кодекса говорила об от шести месяцев до семи лет строгого режима и/или от двух до пяти лет ссылки). Роль в относительно мягком приговоре могло сыграть и то обстоятельство, что, судя " марксиста" (см. раздел 2), власти ставили себя в неудобное положение. На суде я признал себя виновным по всем пунктам обвинения, кроме одного. Я отказался взять на себя, что я призывал к вооруженному свержению Советской власти. Это не соответствовало моим взглядам.

После суда перемирие с КГБ кончилось само собой. Мне принесли такой текст статьи на подпись, что меня всего покоробило. Она была полна советскими газетными штампами. Все в этой статье было не то и не так. Язык был лживый. Я понял, что если я сейчас пойду на поводу, мне никогда не освободиться от КГБ. Я запротестовал и внес много исправлений в статью. Со мной прекратили контакты на эту тему. Насколько я знаю, статья никогда не была напечатана. Вероятно, исправленный вариант был чересчур интеллигентным. О досрочном освобождении не могло быть и речи. Вскоре меня отправили в лагерь.


Назад Содержание Вперед