2.2.

ВТОРОЙ МАНИФЕСТ: ВЗГЛЯД НА РОССИЮ СО СТОРОНЫ.

2.2.1.

1989: ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ.

В 1909 были опубликованы Вехи. Участниками были: Николай Бердяев (1874-1948), Сергей Булгаков (1871-1944), Семен Франк (1877-1950), Богдан Кистяковский (1868-1926), Михаил Гершензон (1869-1925), Петр Струве (1870-1944) и Александр Изгоев (1872-1935).

Основная причина, почему сборник вызвал бурю и возбудил сильные протесты,  была в том,  что он выражал открытую критику русской интеллигенции, критику, которая была тем более многозначительной, что она происходила от писателей, которые сами были членами группы радикальной интеллигенции и знали ее дух изнутри. Так Булгаков, Франк и Бердяев проделали путь от революционного марксизма. Струве даже написал манифест для съезда Российских Социал-Демократов в Минске в 1898. Как и следовало ожидать, интеллигенты реагировали тем, что представляли своих критиков реакционерами. Но было бы большой ошибкой думать, что составители сборника намеревались поддержать самодержавие. Они были прекрасно  осведомлены о необходимости изменений, но были убеждены, что общество не могло быть изменено к лучшему средствами, предлагаемыми интеллигенцией. Революционеры, будучи зачарованы мистикой революции, верили, что если существующий режим был бы полностью низвергнут, то установление нового социально-политического порядка - методами ли диктатуры пролетариата,  или через реализацию "русского социализма", как желали того социалисты-революционеры - должно было автоматически произвести лучшее общество, нечто приближающееся к раю на земле. Революционеры исходили из предпосылки, что человек определяется своим социальным  окружением. Даже среди  либералов, которые стремились к постепенным прогрессивным реформам, а не к внезапной и насильственной революции, были такие, которые думали в сущности аналогичной манере.

Предисловие  было написано Гершензоном,  литературным критиком, который редактировал работы Чаадаева и Киреевского, и который настаивал,  что  внутренняя духовная жизнь  человека является единственным прочным основанием желательной социальной структуры. Из всех участников Вех Гершензон сделал наиболее больные замечания о русской интеллигенции. "Сонмище больных, изолированное в родной стране, - вот что такое русская интеллигенция". И далее,  "силу художественного гения у нас почти безошибочно можно было измерять степенью его ненависти  к интеллигенции: достаточно  назвать гениальнейших -  Л.Толстого и Достоевского, Тютчева и Фета". Является спорным, однако, не позволил ли Гершензон привести свою нелюбовь к интеллигенции к некоторым преувеличениям. Например, Лев Толстой нашел большую степень догматизма и неуважительности в содержании Вех. Исходя от Толстого это может показаться довольно странным. Но когда читаешь Гершензона, легко можешь догадываться, что имел в виду этот великий человек. С другой стороны, Гершензон без сомнения  одобрил бы описание Чеховым в одном  из своих   писем интеллигенции, как ханжеской, неискренней, истеричной, безвкусной и пребывающей в дреме,  хотя Чехов добавлял,  что притеснители интеллигенции делят с ней ее происхождение.

Кистяковский писал "в защиту закона".  Он говорил,  что русская интеллигенция никогда не уважала закона и не видела ценности в нем. Она не имела настоящего понимания прав человека и не видела необходимости в  легальной  системе,   защищающей  эти   права. Кистяковский не был слеп к тому, что неуважение к закону не новость на Руси.  В 19-м столетии Александр Герцен отмечал, что русский, каково бы ни было его происхождение, приучен нарушать закон, когда он считает безопасным для себя это сделать. Славянофилы вдохновили неуважение к закону, заявляя, что беспокойство о  формальной законности есть выражение  осуждаемого западного мышления,  по отношению к которому у русских,  с их прирожденным чувством справедливости,  есть превосходство.  Иными словами, интеллигенты были наследниками обыкновенного русского отношения к закону. В то же время, это отношение было усилено известной идеей о законе как инструменте господствующего класса. С точки зрения Кистяковского, существовала серьезная необходимость прочной легальной системы в России,   уважаемой не только  частными гражданами, но  и правительством и бюрократией. Радикальная интеллигенция оказывала медвежью услугу стране, поощряя отрицание закона.

Идея сотрудничества с государством была также рассмотрена Петром Струве. Он отдавал себе отчет, что сотрудничество требует доброй воли с обеих сторон, но высказал предположение, что интеллигенция стала бы во все большей степени помирена с государством при экономическом прогрессе России и реорганизации ее политических структур в конституционной манере (что вполне могло произойти, избеги Россия участия в войне 1914-18).

Изгоев был талантливым публицистом, который разделял веру в моральные ценности, oбщие с остальными авторами. Изгоев в своем эссе писал о падении влияния родителей в семейной жизни интеллигентов и о морали (или ее недостатке) среди университетской молодежи.  Он пытался быть  справедливым. Если правительство не  доверяло студентам, то оно само было виновато в создании причин для такого недоверия, так как своей репрессивной политикой оно отодвигало студенческую молодежь все больше и больше влево, внося таким образом вклад в ее отчуждение от государства. В результате, когда Дума была учреждена после революции 1905, многие депутаты были чрезвычайно взбалмошными и далекими от сотрудничества.

В своей доле в сборнике Бердяев привлек внимание к малому уважению, отдаваемому интеллигенцией объективной истине. По сегодняшний день наша образованная молодежь не может допустить автономной ценности науки, философии,  образования   и  университетов. Правда, что революционная молодежь была готова отмести исторические моральные ценности во имя науки;  но ее утилитарный способ мышления не позволял  отвести  науке   более чем  утилитарное значение. Интеллигенция готова принять на веру любую философию, которая бы санкционировала ее социальные идеалы. Бердяев признал, что интерес к теоретической истине как таковой никогда не был силен в России. Но с его точки зрения, этот недостаток яснее всего проявлялся среди интеллигенции,  для которой достижение той или иной социально-политической цели было основным соображением. Например, объективный экономический анализ был подчинен субъективным элементам, таким как классовое сознание.

Франк в своем эссе говорил,  что интеллигенты всегда подчиняли теоретические, эстетические и религиозные ценности моральным, но что они развивали их до такой степени, что выбрасывали за борт идею объективных ценностей вообще. Это, однако,  не  мешало   им провозглашать свои социальные идеалы в чрезвычайно догматической манере.  По Франку классический русский интеллигент может быть определен как воинствующий монах всеотрицающей религии.  Такой человек имеет свою собственную веру, он готов пожертвовать во имя нее; но он не любит живых людей, только свою идею.

После 1917 было  определенное количество культурной  свободы некоторое  время. Бердяев, например,  преподавал в "Свободной Академии Духовной Культуры" в Москве, а позднее до 1922 был профессором  в  Московском университете.  В  1918 некоторые из участников Вех, с добавлением Вячеслава Иванова (1866-1949) и Павла Новгородцева (1866-1924),  по предложению Петра Струве,  издали другой сборник,  Из глубины. Общая  линия мысли была  заметно религиозной и, как и следовало ожидать,  последние события были рассмотрены как подтверждение правильности оценки Вехами русской интеллигенции. (Copleston,F.С., Russian Religious Philosophy: Selected Aspects,Search Press Ltd., England, University of Notre Dame Press, USA, 1988, p. 17-26.)

Очень точное описание связи источников русского тоталитаризма и того своеобразного  явления, которое в России  именуется "интеллигенцией", дал Бердяев. "... на Западе ... intellectuels -это люди интеллектуального труда и творчества, прежде всего ученые, писатели, художники, профессора, педагоги и пр. Совершенно другое образование представляет собой русская интеллигенция, к которой могли принадлежать люди, не занимающиеся интеллектуальным трудом и вообще не особенно интеллектуальные.  И многие русские ученые и писатели совсем не могли быть причислены к интеллигенции в точном смысле слова. Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой,  со своим обязательным миросозерцанием,  со своими особыми нравами и обычаями, и даже со своеобразным физическим обликом, по которому всегда можно было узнать интеллигента и отличить его от других социальных групп.  Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической группировкой, образовавшейся из разных социальных классов, сначала  по преимуществу из более культурной части дворянства, позднее из сыновей священников и дьяконов, из мелких чиновников, из мещан и, после освобождения, из крестьян. Это и есть разночинная интеллигенция,  объединенная исключительно идеями и притом идеями социального характера. Во вторую половину 19 века слой, который именуется просто культурным, переходит в новый тип, получающей наименование интеллигенции. Этот новый тип имеет свои характерные черты, свойственные всем его настоящим представителям. В интеллигенции были типические русские черты и совершенно  ошибочно то мнение, которое видело  в интеллигенции денационализацию и потерю всякой связи с русской почвой. Достоевский отлично понимал русский характер интеллигента-революционера и назвал его "великим скитальцем русской земли", хотя он и не любил революционных идей.

Для интеллигенции характерна беспочвенность,  разрыв со всяким сословным бытом и традициями, но эта беспочвенность была характерно русской.  Интеллигенция всегда была увлечена какими-либо идеями, преимущественно социальными, и отдавалась им беззаветно. Она обладала способностью жить исключительно  идеями. По условиям русского политического строя интеллигенция оказалась оторванной от реального социального дела и это очень способствовало развитию в ней социальной мечтательности. В России ... вырабатывались самые радикальные... идеи.  Невозможность  политической деятельности привела к тому, что политика была перенесена в мысль и литературу. Литературные критики  были  властителями дум  социальных и политических. Интеллигенция приняла раскольнический характер, что так свойственно  русским. Она жила  в расколе  с окружающей действительностью, которую считала злой, и в ней вырабатывалась фанатическая раскольническая мораль. Крайняя идейная нетерпимость русской интеллигенции была самозащитой;  только благодаря своему идейному фанатизму она могла выдержать преследования и удержать свои черты.  ... Русские обладают исключительной способностью к усвоению западных идей и учений и к их своеобразной переработке. Но усвоение западных идей и учений было в большинстве  случаев догматическим. То, что на Западе было научной теорией, подлежащей критике, гипотезой или во всяком случае истиной относительной, частичной, не претендующей на всеобщность, у русских интеллигентов превращалось в догматику...  Русские  все склонны воспринимать тоталитарно, им чужд скептический критицизм западных людей.  Это есть недостаток, приводящий к смешениям и подменам, но это также достоинство и указует на религиозную целостность русской души" (Бердяев, Николай, Истоки и смысл русского коммунизма, YMCA-Press, Париж, 1955, с. 17-18).

Назад Содержание Вперед